Александр Новак: 100% НФР необходимо зачислять в федеральный бюджет

В кризис нефтегазовая отрасль за счет девальвации чувствует себя гораздо лучше, чем все остальные отрасли, а также бюджет. Тем не менее список пожеланий и просьб от компаний только увеличивается. Считается, что на этом рынке политику определяет не Минэнерго, а главы крупнейших госкомпаний, которые лично могут прийти к президенту и попросить. Министерство же только лавирует между ними, одобряя все их просьбы и совмещая их интересы. Но высокопоставленные чиновники говорят: не надо преуменьшать значение министерства – к министру Александру Новаку лично хорошо относится президент, которого узнал еще по работе в правительстве. Новак пришел не из отрасли, а с поста замминистра финансов, но и там отличался от своих коллег по Минфину – никогда не был лоббистом только интересов бюджета и умел слушать мнение других.

– В кризис ваша отрасль активно начала просить денег из ФНБ. Пока вы с Минэкономразвития согласовали пять проектов «Роснефти», но, видимо, список увеличится?
– Мы обосновали Минэкономразвития приоритетность добычных проектов «Роснефти»: «Русское», «Звезда», «Роспан» и «Юрубчено-Тохомское». Но верно, что есть и второй эшелон: мы предложили рассмотреть финансирование за счет участия средств ФНБ Сазунского, Тагульского, Лодочного месторождений Ванкорского кластера. Также обсуждалось выделение 42 млрд руб. на программу модернизации и развития АНПЗ ВНК, направленную на выполнение требований технического регламента и повышение глубины переработки.

– Вы также согласовали заявку Независимой нефтяной компании на проект «Пайяха», но у компании очень плохое положение из-за большого валютного долга, почему посчитали, что проект нужно поддержать?
– Этот проект стратегически важен для отрасли, он даст толчок к развитию целого кластера месторождений Дудинской нефтегазоносной провинции. Величина валютного долга при этом не имеет значения.

– Высокопоставленные чиновники нам говорили: прежде чем просить деньги ФНБ, «Роснефть» обратилась бы к своей материнской структуре, к «Роснефтегазу», – там же много кэша.
– У «Роснефтегаза» есть своя инвестпрограмма, которая в том числе рассматривается правительством. В частности, в нашей отрасли это инвестиции в проект Калининграда, т. е. деньги тоже идут в экономику.

– Но проекты же не на весь объем.
– Не на весь. Но кстати, эти деньги тоже нельзя бесцельно тратить: по указу от 2012 г. они должны быть окупаемыми. Я считаю неверной такую постановку вопроса – что первым использовать, ФНБ или «Роснефтегаз». Должны быть разные каналы предоставления ликвидности, в том числе средства пенсионной системы. Есть также механизм проектного финансирования, и я поддерживаю желание нефтяных компаний получить к нему доступ.
Вообще, мне кажется, надо менять такую позицию: все меры поддержки экономики касаются любых отраслей, кроме нефтегазовой. К примеру, по Дальнему Востоку приняли льготы по всем новым проектам за исключением добычи нефти и газа. Мы же всегда выступали за единый подход.

– Минэнерго хочет провести эксперимент с налогом на финансовый результат (НФР). Минфин до последнего борется с идеей – она несет громадные риски выпадающих доходов. Вы придумали, как их снизить?
– Премьер-министр принял принципиальное решение одобрить эксперимент, поручил нам вместе с Минфином подготовить заключение правительства на законопроект Ханты-Мансийского округа, который сейчас в Госдуме.
Мы все риски попытались минимизировать. Для соблюдения интересов бюджета предлагаем разрешить компаниям только один раз перейти на НФР без возможности возврата к прежней системе. Также распространим правила контроля за трансфертным ценообразованием на сделки, совершаемые компаниями, применяющими НФР. Вследствие отмены НДПИ у федерального бюджета возникнут выпадающие доходы. Согласно законопроекту ХМАО часть НФР зачисляется в региональный бюджет. Мы предлагаем зачислять 100% в федеральный.
Также Минфин беспокоил большой размер аплифта – суммы капитальных вложений, на которую компании смогут уменьшать свою налогооблагаемую базу. Минэнерго предложило дифференцированный подход. Если на дату перехода на новый налог степень выработанности участка составляла менее 5%, такой вычет можно применять как к новым основным средствам, так и к созданным до перехода на НФР. Если более 5% – только к новым.

– Минфину и концептуально закон не нравится – он видит в нем способ протащить льготы для нельготируемых проектов. Потому что ваша модель выгодна только месторождениям без льгот, как распространять ее на всю отрасль – не понятно.
– Потом, возможно, появится понимание, как перевести на новую систему в том числе льготируемые месторождения. Не исключено, что новая налоговая система не будет одинаковой для всех. Сейчас у нас около 1300 разрабатываемых месторождений, из них больше половины – порядка 800 – нельготируемых. Если мы им поможем, это уже даст значительный результат. При этом из 28 млрд т нефти запасов 10 млрд считаются нерентабельными – и если мы с помощью НФР хотя бы 5 млрд т сделаем рентабельными, это позволит вовлечь в оборот новые огромные запасы.

– А по какому принципу в качестве пилотов были выбраны именно эти проекты? Такое ощущение: кто первый встал, того и тапки.
– Сейчас поданы заявки на 35 месторождений, но выбрано всего 12. Список может немного увеличиться, но оптимально – 15–18 проектов. Объем извлекаемых запасов на пилотных проектах не должен превышать 1 млрд т. Запасы 12 отобранных проектов – 795 млн т. Уточню, что в законе, скорее всего, не будут указаны конкретные проекты, возможный вариант – ссылка на то, что их перечень определяется постановлением правительства.

– Вам не кажется, что в этом есть коррупционный фактор?
– Нет, ведь в законе же можно прописать основные критерии отбора. Общий принцип уже понятен. Это должны быть и гринфилды, и браунфилды. Они не должны быть крупными и не должны иметь льготы.
Также должны соответствовать двум требованиям. Во-вторых, расчеты, которые компании заложили в обновленную технологическую схему, должны показать остаточный прирост объема извлекаемых запасов и высокий показатель коэффициента извлечения нефти. Во-вторых, компании должны гарантировать отсутствие выпадающих доходов бюджета за период эксперимента (три года). За три года только на 12 пилотах удастся прирастить добычу более чем на 6 млн т, что позволит увеличить поступления в бюджет на сумму свыше 35 млрд руб. К 2031 г. прирост – более 90 млн и 900 млрд руб. соответственно.

– А если компании не нарастят добычу, заплатит за это бюджет?
– Во-первых, 12 проектов – это всего 2% от текущей добычи в стране. Во-вторых, риски того, что добыча не увеличится, минимальны – мы это прорабатывали с компаниями. И даже в этом случае бюджет, как минимум, получит то же, что и сейчас: НФР гибкий, на участках, которые уже и так сейчас разрабатываются, он даст не меньше, чем НДПИ.

– Вопрос, насколько вы можете доверять компаниям. Возможно, компании и сейчас бы разрабатывали запасы, без НФР, но просто получили бы скромную маржу, а хотят получать сверхдоходы. Также оценки поступления доходов – это же не ваши оценки, а компаний.
– Конечно, мы считали на основании данных компаний, но мы можем их данные проверить. И у нас есть четкое понимание, что отдельные залежи участков никогда не будут разрабатываться при действующей налоговой системе. Бурение очень дорогое, надо применять третичные методы извлечения запасов – там не то что низкая маржа, там ее вообще нет. Это все понимают.

– Вы говорили, что не надо менять маневр. Но есть варианты точечной корректировки маневра, формулы НДПИ?
– Теоретически да, но пока мы не видим в этом необходимости. Мы вообще не хотели бы часто менять законодательство, бежать в одну сторону, а потом резко в другую. Сейчас цены снизились, они действительно повлияли на ожидаемые расчеты, а затем повысятся, и что – опять все корректировать? Но тогда скорректированная формула при повышении цен снова окажется неадекватной, будут сверхдоходы.
Компании, понимая трудности, с которыми столкнулась вся экономика и бюджет, уже и сами не настаивают на корректировке маневра.

– Как не настаивают? Президент «Роснефти» Игорь Сечин же писал письмо президенту с просьбой изменить маневр.
– Да, обсуждалась и идея понижения акцизов, но это было в январе, а как только цена подросла до $60 за баррель, острота вопроса снизилась. Мы смотрели расчеты за I квартал: маржа действительно сильно ниже плана, но ситуация на разных заводах различается. И даже при высокой доле мазута катастрофы нет. Сейчас мы внимательно следим за курсом доллара и его влиянием на отрасль.

– Просто недавно возник еще один риск – Белоруссия не хочет поставлять нам обязательные объемы нефтепродуктов, потому что в России цены ниже экспортного паритета. По соглашению при снижении поставок мы можем снизить им поставки нефти. Решимся?
– В соглашении есть оговорка, что если цены существенно разнятся, то белорусская сторона может приостановить поставки. Но этот пункт был прописан абстрактно: что такое существенная разница – не понятно, методика отсутствует. Сейчас Минэнерго совместно с коллегами ее разрабатывает. И не исключено, что в соответствии с нашими критериями разница будет не такой существенной, как утверждают белорусские партнеры.

– И тогда мы можем снизить поставки нефти?
– Да, так. И мы, и Белоруссия должны однозначно трактовать, что такое существенная разница. По соглашению в случае недопоставок в Россию белорусского автобензина более чем на 10% от предусмотренных графиком объемов мы имеем право снизить поставки нефти – соотношение 1:5. Как только поставки автобензина возобновятся, восстановятся и поставки нефти. Все расчеты должны быть подтверждены документально, риск конфликтных ситуаций минимален. До тех пор, пока не будет завершена модернизация наших НПЗ, мы рассчитываем на объемы нефтепродуктов из Белоруссии.

– Минэнерго и Росимуществу дано поручение передать в собственность государства инфраструктуру СРП. Как продвигается эта работа?
– Необходимо провести инвентаризацию СРП. Эту работу будет выполнять независимый аудитор, которого в ближайший месяц мы выберем на конкурсной основе. На базе проведенной инвентаризации будет создан реестр имущества. Росимущество поставит его на баланс и передаст операторам СРП в безвозмездное пользование в соответствии с условиями СРП.

– Вопрос, кто после этого будет нести ответственность за различные производственные объекты, например за консервацию скважин. Операторы или государство, как новый собственник инфраструктуры?
– Не исключено, что могут возникать различные вопросы, поскольку практика передачи инфраструктуры СРП государству будет осуществляться впервые. Но решать их лучше по мере возникновения. Нюансы могут быть и в процессе передачи, и в процессе дальнейшей эксплуатации. В соответствии с условиями всех СРП оператор после передачи имущества государству имеет право на безвозмездное исключительное пользование имуществом, созданным в результате реализации соглашения. По мнению Минфина, обязанностей по уплате дополнительных налогов со стороны операторов проектов не возникнет.

– Речь идет о передаче государству имущества всех СРП?
– Передача имущества будет произведена операторами всех СРП, так как государство им возместило все затраты по созданию этого имущества. По согласованному с Росимуществом плану имущество Харьягинского проекта и «Сахалина-1» планируется передать в собственность государства в 2015 г. Передача имущества проекта «Сахалин-2» будет осуществлена в 2021 г. после снятия обременения, которое на него наложено в связи с привлечением оператором проектного финансирования.

– «Роснефть» выступает с идеей о включении в СРП «Сахалин-1» своего проекта «Дальневосточный СПГ». В этом случае государство должно будет компенсировать затраты на этот завод. Вы поддерживаете эту инициативу? Нужно ли для этого менять СРП?
– Нет, такой вариант не обсуждается. Речь об изменении СРП вообще не идет. «Роснефть» и оператор «Сахалина-1» ведут переговоры о совместной реализации проекта «Дальневосточный СПГ» на базе ресурсов газа СРП и месторождений «Роснефти».

– Минэнерго выступало за то, чтобы при экспорте газа в Китай «Газпром» оставался единственным поставщиком, а независимые производители могли бы продавать ему свое сырье по экспортной цене. Но в обсуждаемой энергостратегии до 2035 г. возможность экспорта независимыми предусматривается. Какова все-таки позиция министерства по этому вопросу?
– Мы по-прежнему считаем, что единый экспортный канал должен сохраниться, а независимые могли бы продавать «Газпрому» газ, добываемый в Восточной Сибири, по экспортному нетбэку. Таким образом, наша позиция не изменилась, мы ее направили в правительство, но окончательного решения пока нет. В правительстве рассматриваются разные варианты. Например, чтобы они могли продавать газ независимым китайским импортерам. По этому вопросу правительство запросило у нас дополнительную информацию.

Летом Минэнерго согласовало заявку «Роснефти» на получение 1,5 трлн руб. из ФНБ – даже многим чиновникам эта сумма показалась неадекватной. На тот момент – почти половина фонда. После этого Минэнерго обвиняли: оно согласовывает все заявки «Роснефти», будто выступая ее лоббистом. Новак не согласен – лоббистом не компании, а нефтегазовой отрасли, поправляет он. «А что, вы считаете, министр не должен быть лоббистом отрасли? Все наоборот делать? Я заинтересован в развитии компании, в предоставлении ей дешевого кредитного ресурса в сложившейся сложной ситуации на финансовых рынках». Необходимо признать: любой проект, финансируемый из ФНБ, для госкомпании сейчас более эффективен, чем финансируемый на рынке, а для ФНБ это надежный способ вложения, убежден министр. На вопрос, почему все-таки согласованы все 28 проектов на такую громадную сумму, Новак отвечает: с точки зрения развития отрасли все эти проекты нужны.

– Какова судьба проекта Восточной нефтехимической компании (ВНХК), который реализует «Роснефть»? Создается впечатление, что он заморожен.
– С учетом нынешней ситуации по ценам на нефть такие крупные проекты, как ВНХК, требуют проведения еще одного ТЭО. Поэтому сейчас тема ВНХК не так активно обсуждается, как раньше. В частности, «Роснефть» проводит переоценку технико-экономического обоснования, исходя из новых реалий. Не исключено, что низкие цены – это надолго.

– Второй газовый контракт с Китаем может быть подписан в мае?
– Работа в этом направлении продолжается очень интенсивно. Как долго она будет длиться – зависит от сторон.

– Вновь активизировалась дискуссия о доступе независимых нефтяных компаний к разработке шельфа. В связи с чем это произошло и какова позиция Минэнерго?
– Дискуссия также активизировалась в связи со сложившейся в экономике ситуацией. Инициатором был «Лукойл», компания обратилась к президенту, после этого главе государства был представлен доклад, поступило поручение до 1 мая проработать критерии. Мы решили, что подготовка такого законопроекта – это целесообразно. Но все равно все будет тщательно обсуждаться. Минприроды подготовит предложения, мы тоже будем в этом участвовать. Вопрос непростой, тем не менее есть общее понимание, что надо двигаться в этом направлении и быть более гибкими, привлекать инвестиции частных компаний, например «Лукойла». А это одна из крупнейших компаний, которая в год обеспечивает $20 млрд инвестиций. Но сейчас у них нет новых проектов, которые они могли бы реализовывать с точки зрения вложения инвестиций в экономику России. А в этом случае они будут инвестировать в Ирак, Венесуэлу и куда-нибудь еще.

– Можно ли эту ситуацию сравнить с обсуждением экспорта СПГ? Тогда тоже была инициатива, затем поручение президента проработать вопрос, долго готовился законопроект и в итоге решение было принято для ряда компаний.
– Я согласен: здесь похожая ситуация. Есть принципиальное понимание, что это надо делать. Дальше – детали, именно вокруг них будет разворачиваться дискуссия.

– То есть сейчас вопрос не в том, допускать или нет, а только в том, каким образом?
– И кого допускать. Потому что шельф – это такая тема, где должны быть компании, которые обладают технологиями, финансовыми ресурсами, гарантиями защиты от различных рисков, в том числе экологических последствий.

– То есть это будет закон имени «Лукойла», как при экспорте СПГ закон имени «Ямала СПГ»?
– Я бы не стал давать имена законам.

– Это делается для того, чтобы привлечь больше частных денег?
– В первую очередь чтобы активизировать геологоразведку.

– Но частные компании тоже под санкциями. Например, «Лукойл» говорил о том, сколько он готов вложить в российский шельф?
– У «Лукойла» есть опыт работы на водах Каспия и Балтийского моря. Конкретные объемы возможных инвестиций зависят от самой компании и инвестиционной привлекательности конкретных проектов.

– Вы выдвинуты в советы директоров «Роснефти» и «Газпрома», там не возникает конфликта интересов?
– Исходим из того, что обе компании государственные и мы как Министерство энергетики с ними взаимодействуем.

– В энергетическую стратегию Минэнерго закладывает, что Россия к 2030 г. станет занимать 15% на мировом рынке СПГ. Означает ли это, что вы ожидаете реализации таких проектов, как «Печора СПГ», «Владивосток СПГ», «Балтийский СПГ», «Дальневосточный СПГ», в установленные сроки?
– Исходя из сегодняшних реалий сроки реализации проектов могут сдвигаться, но мы считаем, что к 2030 г. все они заработают, поэтому должны быть в схеме. Не следует забывать о том, что каждые пять лет мы пересматриваем стратегию – например, «Сила Сибири» ранее всегда была в стратегии, хотя долго сдвигалась по срокам.

– В генсхему газовой отрасли вы станете закладывать необходимость достижения экспортного паритета с внутренними ценами на газ?
– Думаю, что нет. Хотя это развилка, которая еще не пройдена. Но большинство сходится в том, что обеспечивать принцип равнодоходности нецелесообразно, и, скорее всего, это не понадобится.

– Раньше это предусматривалось, что изменилось?
– Сейчас основная задача – развивать конкуренцию на внутреннем газовом рынке. Второе – обеспечить конкурентоспособность нашей промышленности на внешних рынках. А дешевый газ – это одно из наших конкурентных преимуществ. При этом, конечно же, надо понимать, что цены должны быть адекватными и для возможности инвестирования в газовую отрасль.

– А «Газпром» все еще лоббирует достижение экспортного паритета?
– Я вижу, что сейчас компания уже так вопрос не ставит. Есть понимание, что цены должны обеспечивать рентабельность проектов по разработке месторождений. Соответственно, при слишком низких ценах у «Газпрома» может образоваться дефицит, а при слишком высоких, наоборот, сверхрентабельность, от этого пострадает промышленность.

– В начале прошлого года Минэнерго оценивало строительство энергоблоков в Крыму в 44,6 млрд руб., сейчас звучат цифры 60–75 млрд руб. Проект подорожал, из-за того что вместо крупных блоков решили использовать ПГУ небольшой мощности предприятий «Ростеха»?
– Нет, проект подорожал в основном из-за роста цен на основное оборудование, а также изменения курса рубля. Доля иностранного оборудования для двух электростанций составит около 32%. Но конкретных поставщиков пока называть преждевременно: переговоры еще не завершены.

– Как вы думаете, новую электростанцию в Краснодарском крае, скорее всего, будут строить иностранцы? Российские компании не проявляют желания, кроме того, говорят, что в прошлом году обсуждался перенос энергоблоков по ДПМ «Фортума» на эту площадку.
– Я думаю, будут участвовать и российские, и иностранные компании, но иностранные, конечно, в большей степени: во-первых, почти все они уже достроили ДПМ-проекты, а во-вторых, они могут привлечь дешевые деньги материнских компаний, что в условиях закрытых для России финансовых рынков является большим преимуществом. «Фортум» утверждает, что готов участвовать в конкурсе, но конкретных предложений по переносу каких-то ДПМ именно на эти площадки мы не получали.

– Недавно известному иностранному инвестору в российскую энергетику – Сеппо Ремесу – запретили въезд в Россию. Возможная причина – сбор сведений о руководстве электроэнергетических компаний. Вы знаете, почему ему закрыли въезд?
– Нет, эту новость я узнал из СМИ.

– У вас не возникает ощущение, что некоторые люди получают все больший контроль в отрасли и в связи с этим имеют возможность разбираться с несогласными таким способом?
– Не думаю, что это так. Отрасль после реформы сделала довольно серьезные шаги по переходу на рыночные рельсы.

– Тем не менее и проблем много накопилось: «Россети» в финансовом тупике и винят во всем регуляторов, генерирующие компании предлагают заморозить цены КОМ на год: фактически уйти от рынка, вернувшись к регулированию.
– Мне кажется, вы несколько сгущаете краски. Можно ведь и другие итоги подвести: 10 лет реформе, построено 20 ГВт новой генерации, повысилась надежность и качество снабжения потребителей, снизились потери в сетях, количество крупных аварий, проходим зиму нормально.

– То есть вы особенных проблем не видите?
– Я не говорю, что нет проблем. Я вижу, что есть недоработанные вопросы, но это не означает, что у нас везде все так плохо. Да, мы пока не дошли до идеальной модели, но мы и не в самом начале пути – львиная его доля уже пройдена. Если говорить про генерацию, ситуация очевидна. В стране построено порядка 20 ГВт новых мощностей, но компании не спешат с выводом из эксплуатации старых и неэффективных мощностей. На КОМ 2016 г. прогнозируется избыток мощности порядка 20 ГВт, и какими бы совершенными ни были правила рынка, очевидно, будет низкая цена. Это и не нравится генераторам. Понятно, что они хотят зафиксировать хотя бы то, что они имеют сейчас. Но рынок есть рынок. Низкая цена на мощность должна повысить конкуренцию между генерирующими компаниями и подтолкнуть их к реальным действиям по выводу неэффективной генерации из эксплуатации. Также надо признать, что сегодняшние правила рынка не отвечают на один важный вопрос – учет перспективы четырех-пяти лет при проведении отбора мощности. На мой взгляд, мы должны вернуться в ближайшее время к вопросу о проведении реально долгосрочного конкурентного отбора.

– У вас есть стратегическое видение, что делать с сетевым комплексом? «Россети», например, в качестве решения всех проблем хотели бы пересмотреть стратегию, утвержденную правительством, консолидировать компанию.
– На наш взгляд, менять стратегию нецелесообразно. И хотя сейчас, возможно, не самый лучший момент с точки зрения крупной приватизации сетевых компаний, мы внутри министерства обсуждаем возможность привлечь независимые управляющие компании. У «Россетей» действительно есть проблема растущих выпадающих доходов, подтвердить цифру не берусь, тем более что она прогнозная до конца 2019 г. (около 600 млрд руб. – «Ведомости»). Но мы совместно с Минэкономразвития, ФСТ вырабатываем предложения по минимизации и компенсации подтвержденных выпадающих доходов. Мы поддерживаем возврат сглаживания по RAB-регулированию, отмену льгот по техприсоединению льготных потребителей до 15 кВт и от 15 до 150 кВт и т. д.

– Но возврат сглаживания ведь тоже ляжет в тариф.
– Да, но при этом сети должны повышать свою эффективность так, чтобы тариф не ложился таким большим бременем на потребителя, а в случае продления срока RAB-регулирования рост тарифа от возврата сглаживания будет уже не таким большим.

– Как вы считаете, сегодня госкомпании в энергетике управляются эффективно?
– На мой взгляд, госкомпаниям надо научиться формировать свои долгосрочные планы работы в рыночных условиях, а не надеяться на свои лоббистские возможности в части возврата государственного регулирования.

– Долго Минэнерго заявляло, что хотело бы участвовать в согласовании инвестпрограмм крупных госкомпаний – «Роснефти», «Газпрома» и проч. Сейчас вы, войдя в советы директоров трех компаний, по сути, получили то, что хотели?
– Мы и так рассматриваем эти программы, но не на советах директоров, а в режиме взаимодействия министерства с госкомпаниями.

– А чтобы принять инвестпрограммы, им нужна была виза Минэнерго?
– Инвестпрограммы проходят рассмотрение в правительстве и обсуждаются экспертным советом при правительстве. Долгосрочные программы развития (ДПР) также одобряются правительством.

– Кстати, не все ДПР обсуждались с экспертным советом: «Роснефть» и «Газпром» выпросили для себя закрытый режим. Почему правительство пошло на уступку?
– Основным аргументом компании был тот факт, что в ДПР содержится коммерческая информация, которая может быть использована конкурентами. А такие нефтегазовые компании, как, например, «Роснефть» и «Газпром», работают на международном уровне, ведут деятельность не только в России.

– Вы сейчас единственный человек, который будет одновременно в совете директоров и «Газпрома», и «Роснефти». Не будет ли конфликта интересов?
– Я бы так не противопоставлял. Я буду представлять интересы государства и способствовать развитию компаний, они обе государственные.

– Вы считаете свое министерство эффективным? На общественном совете при Минэнерго президент Сбербанка Герман Греф сильно критиковал вас за отсутствие KPI (ключевые показатели эффективности).
– Общественный совет для того и существует, чтобы подсказывать нам, где можно повысить эффективность работы. Что касается KPI, все эти показатели у нас есть. По каждому направлению – цели, задачи, результаты, индикаторы, мероприятия. Установление KPI довольно сложный процесс, и найти консенсус трудно. Но мы открыты к диалогу. Мы договорились на заседании общественного совета в следующем году рассмотреть новые показатели.

– И это действительно может помочь на госслужбе?
– Безусловно.

– Минэнерго, как и все правительство, часто критикуют: оно вынуждено занимается тушением пожаров и работой по поручениям. На стратегическую работу ничего не остается.
– У нас есть долгосрочная стратегия, есть более короткий период и годовой план работы. Есть тема реформы энергетики, тема Калининграда, Крыма – это не форс-мажор, это как раз плановая работа. И есть форс-мажоры – это когда проходит множество совещаний и выдаются поручения, компании пишут письма: вот возникли проблемы, давайте их решать в ручном режиме. Это уже вне рамок плана – и мне действительно приходится постоянно этим заниматься.

– Есть еще такое мнение: Минэнерго не имеет своей позиции, а просто все заявки и просьбы компаний согласовывает и отсылает в правительство, ничего не отсеивая.
– Я с вами абсолютно не согласен. Все наши решения мы принимали, исходя из нашей собственной позиции. Она может где-то совпадать с позицией компаний, где-то не совпадать.