Роснефть хотела бы создать три крупных добычных хаба за рубежом

О том, как развиваются добычные и геологоразведочные активы «Роснефти» за рубежом, корреспонденту «Известий» Иринке Кезик рассказал заместитель главного геолога компании, курирующий блок upstream, Кристофер Инчкомб.

— Россия сегодня живет в условиях множественных ограничений. Санкции оказали влияние на международную экспансию «Роснефти» в сегменте upstream.
— Санкции не очень сильно затронули деятельность компании на внешних рынках. Сегодня у нас есть проекты в Северной Америке — на шельфе Мексиканского залива и на суше в Канаде. В Латинской Америке это Бразилия и Венесуэла. В Европе у нас есть доли в участках в норвежской части Баренцева моря. На Ближнем Востоке мы реализуем проекты в Алжире, проект Шаржа — в ОАЭ, но на данный момент их приоритет низкий. Кроме прочего, ключевой иностранный добывающий актив «Роснефти» расположен во Вьетнаме. Наконец, в прошлом году мы получили лицензии на шельфе Мозамбика. Все эти проекты не были затронуты санкциями и считаются долгосрочными.

— Какие планы у компании по приросту запасов и наращиванию ресурсной базы за рубежом?
— У «Роснефти» феноменальная ресурсная база в России. Нас даже иногда спрашивают, зачем нам что-нибудь еще. У «Роснефти» далеко идущие планы, и в определенный момент ей будет необходимо восполнить ресурсную базу. Сегодня добыча на международных проектах составляет примерно 1% от общего объема. Тем не менее они всегда будут оставаться небольшой, но очень важной частью ресурсов компании.

— Расскажите о планах компании по инвестициям в геологоразведку и добычу за границей.
— Основные вложения в этом сегменте бизнеса будут в проекты Латинской Америки. В Венесуэле мы недавно закрыли сделку по приобретению у PDVSA 23,33% в проекте «Петроманагас». И сейчас мы инвестируем в три добычных проекта: «Петроманагас», «Петропериха» и «Бокерон». Цель вложений в указанные активы — поддержание текущих уровней добычи. Параллельно мы инвестируем в развитие молодых проектов, так называемые гринфилды — это проекты «Петровиктория» и «Петромиранда». Что касается Бразилии, то в настоящее время мы вкладываем там в геологоразведку, ожидаем, что в течение следующих 2–3 лет будем инвестировать также в сейсморазведку и поисковое бурение. В зависимости от результатов исследований, а также достижения договоренностей по монетизации газа мы считаем возможным примерно через пять лет принять решение об инвестициях в добычу на наших проектах в Бразилии.

— Какова ресурсная база проектов «Роснефти» в Латинской Америке?
— По оценкам аудиторов DeGolyer & MacNaughton на конец 2015 года, ресурсная база наших проектов в Венесуэле по категории 2P классификации PRMS составляет 328 млн б.н.э., mboe (нефть+газ). Что касается Бразилии, то, по нашей оценке, совокупный ресурсный потенциал проектов в бассейне Солимойнс может превысить 200 млрд куб. м газа.

— Учитывая близость Латинской Америки к США, где развивается сланцевая добыча углеводородов, насколько перспективна реализация этих проектов? К тому же в этом регионе добывается тяжелая нефть, требующая дополнительной переработки, а соответственно, строительства дорогостоящих апгрейдеров (заводов для первичной переработки сверхвязкой нефти).
— Я бы разделил ваш вопрос на две части. Начну с Бразилии. Эта страна интересна нам по двум причинам. Там мы можем показать и применить все свои навыки в области разведки и добычи на суше. Месторождения, изученные в рамках проекта «Солисмойнс», по большей части содержат газ, ресурсы которого в Бразилии невелики. Если я не ошибаюсь, около 70% внутреннего потребления газа в государстве покрывается за счет импорта. Таким образом, потенциально наш проект будет направлен на внутренний рынок. Вариантов монетизации несколько — это может быть сжижение и реализация в портах страны или поставка голубого топлива для нужд генерирующих компаний. Кроме того, в случае обнаружения коммерческих запасов нефти (по тому, что мы видели, это будет очень легкая нефть) у нас появится интересная возможность по ее маркетингу — на местных рынках легкая нефть крайне востребована ввиду большого количества тяжелой нефти, производимой на шельфовых месторождениях. Таким образом, наш проект в Бразилии сфокусирован на внутренний рынок и не зависит от американского потребителя.
Что касается Венесуэлы, то вы правы. Но не стоит забывать, что эта страна обладает одной из самых крупных ресурсных баз нефти в мире.
Венесуэльские проекты позволили нам получить ценный опыт по работе с тяжелой нефтью и ее переработке на апгрейдере. Будущее проектов «Петровиктория» и «Петромиранда» во многом будет зависеть от того, каким образом мы будем использовать эти навыки. Говоря о работе в Венесуэле, следует учесть, что мы рассматриваем их как долгосрочную инвестицию. По моему мнению, через 5–10 лет мы увидим совсем иную картину по спросу на тяжелые и синтетические сорта нефти.

— Хотелось бы уточнить — у «Роснефти» в Венесуэле появился свой апгрейдер?
— Нет, но у проекта «Петроманагас» есть апгрейдер. Его мощность составляет порядка 100 тыс. баррелей в день.

— До введения санкций «Роснефть» вместе с американской ExxonMobil участвовала в проекте на участке Харматтан в канадской провинции Альберта. Как сегодня развивается проект и какие у него перспективы?
— Санкции не отразились на проекте — он ретроспективный. И он развивается самостоятельно, он самоокупаемый. На данный момент мы не видим, каким образом санкции могут затронуть его. Было пробурено 80 скважин, ведется добыча. Exxon является оператором проекта. На регулярной основе мы встречаемся с представителями американской компании, обсуждаем добычу, инвестиции и по-прежнему считаем, что это рентабельный даже в текущих условиях проект. Добыча сейчас не очень большая — около 1 тыс. баррелей в сутки, но участок Харматтан важен для нас, так как там добывается тяжелая нефть, и его успешная реализация поможет нам определиться с будущими инвестициями в подобные проекты в регионе.

— Какой уровень добычи вы ожидаете при выходе на «полку»?
— Дело в том, что при работе с нетрадиционными запасами вы никогда не выходите на «полку». Добыча нефти зависит от того, сколько скважин пробурено. Если вы хотите пробурить на 100 скважин больше, добыча будет больше. На данный момент консорциум пока не бурит новых скважин.

— Санкции, введенные в отношении России и российских компаний, заставили «Роснефть» и Exxon свернуть работы в Арктике, в Карском море. Сегодня есть понимание, когда возможно будет к ним вернуться?
— Действительно, из-за различного рода ограничений нам пришлось заморозить проекты в Карском море и Мексиканском заливе. Но хочу отметить, что «Роснефть» не намерена менять в них партнера из-за санкций. Что же касается проектов в Мексиканском заливе, то пока мы не рассчитываем получить разрешение американских властей. И связано это не с санкциями, а, вероятнее всего, с политикой.

— В прошлом году российская и американская компании создали консорциум для участия в пятом лицензионном раунде Мозамбика. В октябре того же года консорциум выиграл конкурс по трем блокам на шельфе Мозамбика. Когда будут подписаны соглашения?
— Мы подали свою заявку в июле прошлого года и официально были уведомлены о присуждении лицензии в октябре. С того момента мы ждем от правительства финального договора EPCC (exploration and production concession contract — концессионный договор на разведку и добычу. — «Известия»). Мы надеемся, что всё будет готово к середине года и в III квартале мы подпишем окончательное соглашение.

— «Роснефть» и японская Japan Drilling подписали договор о предоставлении и эксплуатации морской буровой установки Hakuryu-5 для бурения в рамках проектов «Роснефти» во Вьетнаме, которое началось в этом году. Каковы первые результаты?
— Технические результаты являются конфиденциальными данными. Но хочу сказать, что все работы были выполнены с опережением графиков. Нам также удалось уменьшить затраты по проекту.

— А когда можно ждать в таком случае огласки результатов?
— Сложно прогнозировать, это зависит от особенностей местного законодательства. Но если говорить о первой скважине, свидетельством успеха может являться тот факт, что наши партнеры — компания PetroVietnam — уже выступили с коммерческим предложением, и в том числе поэтому мы не можем раскрыть технические детали. В целом же накопленный опыт работы во Вьетнаме позволит нам в случае необходимости успешно работать, например, в Индонезии или Малайзии, или Мьянме, где схожие геологические и технические условия.

— В таком случае правильно полагать, что в Индонезии компания намерена не только принять участие в строительстве нефтеперерабатывающего завода, но и заняться добычей?
— «Роснефть» в том числе рассматривает возможность вхождения в шельфовые проекты Индонезии.

— Каковы интересы компании в Иране? «Роснефть» недавно объявила о тендере на разработку исследования перспектив нефтегазоносности этой страны. Есть ли какие-либо договоренности с властями Исламской Республики?
— Учитывая ресурсную базу не только этой страны, но и всего Ближнего Востока, компании важно иметь хорошее понимание возможностей региона. С этой целью мы постоянно анализируем перспективы работы на Ближнем Востоке. И не важно, будет ли это Иран, Ирак или Курдистан.

— Саудовская Аравия?
— Сложно сказать, но, может быть, даже Сирия, которая рано или поздно реанимирует свою нефтегазовую отрасль. Сейчас мы пытаемся изучить регион, определить, где компания может работать. Накопленный опыт и знания «Роснефти» легко могут быть применены в ходе реализации проектов в этих странах. При этом хочу отметить, что те сложности, с которыми мы столкнулись на Ближнем Востоке, не связаны с ресурсной базой. Учитывая, что в Иране и Ираке в основном сервисные контракты, нужно опираться на ключевые условия вхождения в проекты.

— О каких сложностях вы говорите?
— Речь идет о коммерческих соглашениях для вхождения в проект. По тем условиям, которые выдвигали Иран и Ирак, нельзя планировать добычу. Это очень сложные условия, которые не могут соперничать даже с теми условиями, что есть у нас в России.
— Вы сейчас основываетесь на опыте других компаний или «Роснефть» сама вела переговоры по каким-то проектам?
— У нас были открытые обсуждения с иранскими партнерами по двум проектам, но на данный момент мы не достигли каких-то формальных соглашений. Тем более что иранская сторона пока еще не объявила о коммерческих условиях.

— А о каких двух проектах идет речь?
— В прошлом году Иран объявил о целом списке проектов. Мы заявили о своем интересе к «гринфилдам» на суше. Они являются более привлекательными для нас, так как рассчитаны на долгосрочную перспективу.

— Какие цели ставит компания, выходя на внешние рынки в сегменте добычи?
— Мы хотели бы создать три крупных нефтегазовых хаба — во Вьетнаме, Латинской Америке и, хотелось бы, в Северной Америке, но в силу санкций это невозможно, поэтому сейчас рассматриваем вариант в Африке.